Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его
товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он
знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Проснувшись поздно на другой день после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий,
зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав
товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел, не мешая ему.
И в этот же год он был отдан в школу и
узнал и полюбил
товарищей.
Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я
узнал голос моего Карагёза; это был он, мой
товарищ!..
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение,
узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который тут же
товарищи ему бросили, сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный учитель, когда услышал о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.
— Молчи ж! — прикрикнул сурово на него
товарищ. — Чего тебе еще хочется
знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою скачем не переводя духу и как ты в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду.
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом,
зная, что время военное и не до того теперь, а тут же повел их прямо на кучу и уж показал им всем, что недаром выбрали его в атаманы.
— Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, — говорила она, качая тихо прекрасной головой своей, —
знаю и, к великому моему горю,
знаю слишком хорошо, что тебе нельзя любить меня; и
знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут отец,
товарищи, отчизна, а мы — враги тебе.
— Прощайте,
товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время,
узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..
— Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили, то мой совет: не терять,
товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами
знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, так что и следов не найдешь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи
знают, что такое козаки; за веру, сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного города не много. Итак, мой совет — идти.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись
знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые
товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему
знать о числе их: «Кто их
знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Не
знаю, как и чем, а
знаю, что сначала
Лиса оленя поимала,
И шлёт к
товарищам послов,
Чтоб шли делить счастливый лов...
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не
товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы
знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
— Наивность, батенька! Еврей есть еврей, и это с него водой не смоешь, как ее ни святи, да-с! А мужик есть мужик. Природа равенства не
знает, и крот петуху не
товарищ, да-с! — сообщил он тихо и торжественно.
Вошел местный
товарищ прокурора Брюн де Сент-Ипполит, щеголь и красавец, — Тагильский протянул руку за письмом, спрашивая: — Не
знаете? — Вопрос прозвучал утвердительно, и это очень обрадовало Самгина, он крепко пожал руку щеголя и на его вопрос: «Как — Париж, э?» — легко ответил...
— Ну-с,
товарищ Петр арестован и Дьякон с ним. Они в Серпухове схвачены, а Вараксин и Фома — здесь. Насчет Одинцова не
знаю, он в больнице лежит. Меня, наверное, тоже зацапают.
— У меня,
знаешь, иногда ночуют, живут большевики. Н-ну, для них моего вопроса не существует. Бывает изредка
товарищ Бородин, человек удивительный, человек, скажу, математически упрощенный…
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а
товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она
знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
Климу казалось, что Борис никогда ни о чем не думает, заранее
зная, как и что надобно делать. Только однажды, раздосадованный вялостью
товарищей, он возмечтал...
Он
знал своих
товарищей, конечно, лучше, чем Ржига, и хотя не питал к ним особенной симпатии, но оба они удивляли его.
К Елизавете Спивак доктор относился, точно к дочери, говорил ей — ты, она заведовала его хозяйством. Самгин догадывался, что она — секретарствует в местном комитете и вообще играет большую роль.
Узнал, что Саша, нянька ее сына, племянница Дунаева, что Дунаев служит машинистом на бочарной фабрике Трешера, а его мрачный
товарищ Вараксин — весовщиком на товарной станции.
— На днях познакомился с бывшим
товарищем прокурора Тагильским, вот это — собака!
Знаешь, должно быть, дело Азефа — Лопухина встряхнуло молодую прокуратуру, — отскакивает молодежь.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением:
товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин
знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
— Не
знаешь? — стал дразнить Клим
товарища. — А хвастаешься: я все
знаю. — Тень прекратила свое движение.
— Это,
знаешь, мой титул, меня наградил им один
товарищ в Полтаве, марксист.
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее —
знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним
товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
— А не
знаете,
товарищ Яков — цел?
Он считал
товарищей глупее себя, но в то же время видел, что оба они талантливее, интереснее его. Он
знал, что мудрый поп Тихон говорил о Макарове...
— Вот что, Безбедов, — звонко заговорил
товарищ прокурора. — Прекратите истерику, она не в вашу пользу, а — против вас. Клим Иванович и я — мы
знаем, когда человек притворяется невинным, испуганным мальчиком, когда он лжет…
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь руками о спинку стула. — Мой
товарищ, беглый кадет кавалерийской школы в Елизаветграде, тоже,
знаете… Его кто-то укусил в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
Мне не спится, не лежится,
И сон меня не берет,
Я пошел бы к Рите в гости,
Да не
знаю, где она живет.
Попросил бы
товарища —
Пусть
товарищ отведет,
Мой
товарищ лучше, краше,
Боюсь, Риту отобьет.
— Однако не каждого подозревают в шпионстве, — сухо сказал Самгин и — помимо желания — так же сухо добавил: — Я
знал его, когда он был
товарищем прокурора.
— Я к вам вот почему, — объяснял Дунаев, скосив глаза на стол, загруженный книгами, щупая пальцами «Наш край». — Не
знаете —
товарища Варвару не тревожили, цела она?
— Я говорю Якову-то:
товарищ, отпустил бы солдата, он — разве злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех
знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
— Ты добрый, старый
товарищ… ты и в школе не смеялся надо мной… Ты
знаешь, отчего я плачу? Ты ничего не
знаешь, что со мной случилось?
Пришло время расставаться,
товарищи постепенно уезжали один за другим. Леонтий оглядывался с беспокойством, замечал пустоту и тосковал, не
зная, по непрактичности своей, что с собой делать, куда деваться.
Он был так беден, как нельзя уже быть беднее. Жил в каком-то чуланчике, между печкой и дровами, работал при свете плошки, и если б не симпатия
товарищей, он не
знал бы, где взять книг, а иногда белья и платья.
Райский расплакался, его прозвали «нюней». Он приуныл, три дня ходил мрачный, так что
узнать нельзя было: он ли это? ничего не рассказывал
товарищам, как они ни приставали к нему.
Между
товарищами он был очень странен: они тоже не
знали, как понимать его. Симпатии его так часто менялись, что у него не было ни постоянных друзей, ни врагов.
— Это француз, учитель,
товарищ мужа: они там сидят, читают вместе до глубокой ночи… Чем я тут виновата? А по городу бог
знает что говорят… будто я… будто мы…
Выросши из периода шалостей,
товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера,
знал древние и новые языки, хотя ни на одном не говорил,
знал все литературы, был страстный библиофил.
Кто
знает, может быть, мне очень хотелось тоже не скрыть от нее, что визит ее меня даже перед
товарищами стыдит; хоть капельку показать ей это, чтоб поняла: «Вот, дескать, ты меня срамишь и даже сама не понимаешь того».
Я
знаю, что
товарищи смеются и презирают меня за это, отлично
знаю, но мне это-то и любо: «Коли захотели, чтоб я был лакей, ну так вот я и лакей, хам — так хам и есть».
— Нет,
знаешь, Ламберт, — вдруг сказал я, — как хочешь, а тут много вздору; я потому с тобой говорил, что мы
товарищи и нам нечего стыдиться; но с другим я бы ни за что не унизился.
— Я вам — не
товарищ! Я вам давал, да не для того, а вы сами
знаете для чего.
Я в эти две недели ужасно важничал перед
товарищами, хвастался моим синим сюртуком и папенькой моим Андреем Петровичем, и вопросы их: почему же я Долгорукий, а не Версилов, — совершенно не смущали меня именно потому, что я сам не
знал почему.
Помню, как он стряпал мне тогда постель, тоже на диване и потихоньку от тетки, предполагая почему-то, что та рассердится,
узнав, что к нему ходят ночевать
товарищи.
Зато какие награды! Дальнее плавание населит память, воображение прекрасными картинами, занимательными эпизодами, обогатит ум наглядным знанием всего того, что
знаешь по слуху, — и, кроме того, введет плавателя в тесное, почти семейное сближение с целым кругом моряков, отличных, своебразных людей и
товарищей.
Один из наших
товарищей (мы ехали сначала втроем), большой насмешник, уверяет, что если б люди наши
знали, что до Якутска в продаже нет вина, так, может быть, вино на горе не разбилось бы.
Я не
знал, на что решиться, и мрачно сидел на своем чемодане, пока
товарищи мои шумно выбирались из трактира. Кули приходили и выходили, таская поклажу. Все ушли; девятый час, а шкуне в 10 часу велено уйти. Многие из наших обедают у Каннингама, а другие отказались, в том числе и я. Это прощальный обед. Наконец я быстро собрался, позвал писаря нашего, который жил в трактире, для переписки бумаг, велел привести двух кули, и мы отправились.